ИДЕОЛОГИЗАЦИЯ ВЛАСТИ В РОССИИ
XIX – начало XX вв.
В течение XIX века власть в России имела несколько возможностей для реформ, которые создали бы преграду духовной болезни – идеологизации. Но отчуждённое от национальной культуры и православного миросозерцания правящее сословие не было способно ответить на роковые вызовы эпохи. Церковь со времён Петра I не имела духовных сил и авторитета для благотворного влияния на власть.
Идеалистические увлечения и расплывчатый мистицизм Александра I (1801-1825 годы) ослабляли государственную волю императора. В начале правления провёл умеренно либеральныереформы, разработанные Негласным комитетом и М. М. Сперанским. Считал, что для устранения «произвола нашего правления» необходимо было разработать фундаментальные законы, которых почти не было в России. Первые шаги к отмене крепостного права в России были сделаны императором в 1803 годуУказом о вольных хлебопашцах, в котором прописан юридический статус отпускаемых на волю крестьян. В прибалтийских (остзейских) губерниях Российской империи крепостное право было отменено в 1816—1819 годах.
Но лёгкая дымка дней Александровых прекрасного начала (замыслы по освобождению крестьян и о конституционной монархии) почти не оставила следа в истории России. Длительный период Александр I находился под влиянием различных западных авторитетов – от Чарторыского до Меттерниха: «Александра I можно назвать русским интеллигентом на троне. Фигура сложная, раздвоенная, совмещающая противоположности, духовно взволнованная и ищущая. Александр I был связан с масонством и так же, как и масоны, искал истинного и универсального христианства. Он… молился с квакерами, сочувствовал мистицизму интерконфессионального типа. Глубокой православной основы у него не было» (Н.А. Бердяев). В русском православном государстве императоры уже столетие воспитывались вне национальных религиозных традиций. В конце царствования Александр I отдаёт власть Аракчееву, тоже далекому от русских традиций. «В реакции он остался таким же оторванным от национальной и религиозной жизни народа, каким был во дни свободолюбивых иллюзий» (Г.П. Федотов).
Монархия не смогла опереться на здоровую часть общества. Правящее сословие не осознало, что живёт на восходе золотого века российской культуры. О духовном уровне государственных «защитников» Православия говорит такой факт: обер-прокурор Святейшего синода князь А.Н. Голицын впервые прочёл Новый Завет после назначения в должность; увлекаясь вольтерьянством затем мистикой пиетизма, он так и не понял Православия. Культурный слой того времени не знал своего великого современника – Серафима Саровского, к которому стекалась простонародная Россия. Православие устояло вопреки колебаниям и антицерковным действиям власти. Символично сказание о том, что Александр I к концу царствования преодолел увлечение ложным мистицизмом, отказался от мирской власти и стал православным странником. Вне зависимости от степени достоверности это свидетельствует о духовной традиции, в которой даже для царя забота о спасении собственной души важнее спасения страны. Не чувствуя себя вправе и в силах действовать как государь, он уходит в духовное странствие.
Император Николай I (1825-1855 годы) стремился сохранить самобытность России средствами односторонними и ретроградными.
Попытка обрести формулу национальной идентичности – «Православие. Самодержавие. Народность» графом Уваровым – большое достижение в постановке проблемы. Эта чеканная формулировка ориентировала на духовную конституцию нации. Но политическая реализация плодотворной установки искажалась правящим слоем и культурной элитой, оторванной от национальных корней: в осмысление роли Православия вносились чуждые, прозападнические влияния, Церковь на протестантский манер была подчинена государственному чиновнику, самодержавие бюрократизировалось, народность сводилась к стилизованности. «Православие в виде отмеренного компромисса между католичеством и протестантством, в полном неведении мистической традиции восточного христианства; самодержавие понято как европейский абсолютизм, народность как этнография… Русская монархия изменяет Западу не потому, что возвращается к Руси, а потому, что не верит больше в своё призвание. Отныне и до конца, на целое столетие, её история есть сплошная реакция, прерываемая несколькими годами половинчатых, неискренних реформ. Смысл этой реакции – не плодотворный возврат к стихиям народной жизни, а топтание на месте, торможение, “замораживание” России, по слову Победоносцева. Целое столетие безверия, уныния, страха: предчувствия гибели» (Г.П. Федотов).
Император стремился защититься от западного разложения закрепощением общества. Так в общественном сознании оформилась трагическая, ложная дилемма: либо западный индивидуализм, либо российский деспотизм. Николай I считал, что власть может опираться на тех, кому она выгодна, кто способен поддерживать её из эгоистических побуждений. Относясь с недоверием к дворянам, считая крепостное право недостойным, он опирался на дворян и крепостное право. Император хотел противопоставить дворянству независимое чиновничество и способствовал созданию мощного слоя чиновничьей бюрократии. Дворянству и чиновничеству в свою очередь попытки освобождения других слоёв общества казались опасными, поэтому и власть видела в этом опасность, всячески пресекала раскрепощение общества. Так борьба против влияния западного индивидуализма и революционности обернулась подавлением личности.
Попытки обращения Николая I к русской традиции оказались стилизованными по содержанию и бюрократизированными по форме. В официальной церковной и государственной традиции сохранились остатки ретроградного иосифлянского влияния, духовная традиция Нила Сорского была вытеснена вглубь народного благочестия и за пределы общественной жизни. До эпохи Николая I дошли секуляризированные отблески концепции Иосифа Волоцкого о неограниченном самодержавии и государственном Православии. На эту обветшалую и псевдорусскую идейную традицию и пытался опереться император. Глубокие выводы содержатся в воспоминаниях А.Ф. Тютчевой о Николае I и его времени: «Никто лучше как он не был создан для роли самодержца. Он обладал для того и наружностью, и необходимыми нравственными свойствами. Его внушительная и величественная красота, величавая осанка, строгая правильность олимпийского профиля, властный взгляд – всё, кончая его улыбкой снисходящего Юпитера, всё дышало в нём земным божеством, всемогущим повелителем, всё отражало его незыблемое убеждение в своём призвании. Никогда этот человек не испытал тени сомнения в своей власти или в законности её. Он верил в неё со слепой верою фанатика, а ту безусловную пассивную покорность, которой требовал он от своего народа, он первый сам проявлял по отношению к идеалу, который считал себя призванным воплотить в своей личности, идеалу избранника Божьей власти, носителем которой он себя считал на земле. Его самодержавие милостью Божией было для него догматом и предметом поклонения, и он с глубоким убеждением и верою совмещал в своём лице роль кумира и великого жреца этой религии – сохранить этот догмат во всей чистоте на святой Руси, а вне её защищать его от посягательств рационализма и либеральных стремлений века – такова была священная миссия, к которой он считал себя призванным самим Богом и ради которой он был готов ежечасно принести себя в жертву».
Мировоззрение русских царей более века формировалось вне национальной духовной традиции. Поэтому попытки реставрации традиции сводились к мании обскурантизма, борьбе с современными веяниями – как вредоносными, так и созидательными. «Как у всякого фанатика, умственный кругозор его был поразительно ограничен его нравственными убеждениями. Он не хотел и даже не мог допустить ничего, что стояло бы вне особого строя понятий, из которых он создал себе культ. Повсюду вокруг него в Европе под веянием новых идей зарождался новый мир, но этот мир индивидуальной свободы и свободного индивидуализма представлялся ему во всех своих проявлениях лишь преступной и чудовищной ересью, которую он был призван побороть, подавить, искоренить во что бы то ни стало, и он преследовал её не только без угрызения совести, но со спокойным и пламенным сознанием исполненного долга. Глубоко искренний в своих убеждениях, часто героический и великий в своей преданности тому делу, в котором он видел миссию, возложенную на него провидением, можно сказать, что Николай I был Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным, потому что обладал всемогуществом, позволявшим ему подчинять всё своей фантастической и устарелой теории и попирать ногами самые законные стремления и права своего века» (А.Ф. Тютчева). Высшая задача верховной власти в том, чтобы подготовить страну своевременными реформами к историческим вызовам – законным стремлениям и правам своего века. Бессмысленно игнорировать либо искоренять доминанту эпохи – раскрепощение индивидуализма в христианской цивилизации. Русская православная цивилизация несёт в себе духовные потенции, которые позволяют крайностям индивидуализма противопоставить возрастание свободной творческой личности.
В традиции нестяжательства разрабатывались идеалы духовного формирования личности. Разгром в XVI веке зачатков православной персоналистической традиции лишил русское общество духовных средств воспитания религиозно ответственной, духовно самосознающей, творчески свободной личности в эпоху торжества западного индивидуализма. Исторический вызов индивидуалистической эпохи воспринимался русской верховной властью не как задача, которая может быть разрешена русским православным сознанием, а как чудовищная преступная ересь, все признаки которой необходимо выжигать средствами государственного насилия. «Вот почему этот человек, соединявший с душою великодушной и рыцарский характер редкостного благородства и честности, сердце горячее и нежное и ум возвышенный и просвещённый, хотя и лишённый широты, вот почему этот человек мог быть для России в течение своего 30-летнего царствования тираном и деспотом, систематически душившим в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни. Угнетение, которое он оказывал, не было угнетением произвола, каприза, страсти; это был самый худший вид угнетения – Угнетение систематическое, обдуманное, самодовлеющее, убеждённое в том, что оно может и должно распространяться не только на внешние формы управления страной, но и на частную жизнь народа, на его мысль, его совесть и что оно имеет право из великой нации сделать автомат, механизм которого находился бы в руках владыки. Отсюда в исходе его царствования всеобщее оцепенение умов, глубокая деморализация всех разрядов чиновничества, безвыходная инертность народа в целом» (А.Ф. Тютчева).
Важнейшие стороны жизни не могли не подвергнуться насущным изменениям. В царствование Николая I были приняты исторические решения по облегчению положения крепостных крестьян. Было запрещено ссылать на каторгу крестьян, продавать их поодиночке и без земли, крестьяне получили право выкупаться из продаваемых имений. Была проведена реформа управления государственной деревней и подписан «Указ об обязанных крестьянах». Сократилась численность крепостных крестьян: 57-58 % в 1811– 817 годах, 35-45 % в 1857– 858 годах. Прекратилась «раздача» государственных крестьян помещикам вместе с землями. Улучшилось положение государственных крестьян, численность которых ко второй половине 1850-х годов достигла около 50 % населения, выросло их благосостояние. Значительно улучшилось положение крепостных крестьян, которые больше не являлись собственностью помещика, а были, прежде всего, подданными государства, которое защищает их права. Личность крестьянина являлась не частной собственностью землевладельца, их связывают между собой отношения к помещичьей земле, с которой нельзя согнать крестьян. Развернулась система массового крестьянского образования. Но назревшей отмены крепостного права не произошло, в том числе и потому, что помещичий класс жёстко сопротивлялся реформам.
Дворянство за XVIII дворянский век добилось освобождения от обязательной государственной службы, погрязло в роскоши и лени, денационализировалось, поэтому не могло быть эффективной опорой самодержавия. Николай I выстраивает новую – чиновничью государственную машину. Но попытка создать всевластную эффективную бюрократию на русской почве не могла не провалиться. «Вот что сделал этот человек, который был глубоко и религиозно убеждён в том, что всю свою жизнь он посвящает благу родины, который проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренно верил, что в состоянии всё видеть своими глазами, всё слышать своими ушами, всё регламентировать по своему разумению, всё преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться» (А.Ф. Тютчева).
Подобную характеристику Николаю I даёт один из историков: «Он считал себя ответственным за всё, что делалось в государстве, хотел всё знать и всем руководить – знать всякую ссору предводителя с губернатором и руководить постройкой всякой караульни в уездном городе – и истощался в бесплодных усилиях объять необъятное и привести жизнь в симметрический порядок. Многообразие, хаотичность жизни, мешавшие неуклонному проведению его доктрины, приводили его в отчаяние, все его усилия были направлены на то, чтобы изыскать средства, при помощи которых можно было бы обуздать это буйное непослушание вещей и людей ради полного торжества принципов, оттого он стремился прикрепить всякого подданного к его месту, оттого требует от начальников и подчинённых слепого послушания». Идейная мания поразила и верховную власть в России, поэтому её утопические проекты омертвляли живую жизнь общества.
Николай I, конечно, не был деспотом (в чём его обвиняла либеральная и революционная общественность), но он был в течение тридцати лет на троне явным ретроградом. Ради искоренения «революционной заразы» не стоило замораживать жизнь в стране. В итоге Россия упустила историческое время для необходимых реформ. Попытки законсервировать все сферы жизни в конечном итоге ослабили государственный режим. Во власти господствует серость, и стремительно растёт коррупция чиновничества – широко известные слепая покорность и далеко не безупречность в нравственном отношении. Ветхость внешне величественного государственного строя немедленно проявилась, когда России пришлось столкнуться с европейскими странами в Крымской войне. Император всегда уделял очень много внимания армии, но общая атмосфера застоя не могла не сказаться и здесь. Будущий военный министр в царствование Александра II А. Милютин писал: «Даже в деле военном, которым император занимался с таким страстным увлечением, преобладала та же забота о порядке, о дисциплине, гонялись не за существенным благоустройством войска, не за приспособлением его к боевому назначению, а за внешней только стройностью, за блестящим видом на парадах, педантичным соблюдением бесчисленных мелочных формальностей, притупляющих человеческий рассудок и убивающих истинный воинский дух».
В результате, в решающий момент страна отставала в развитии, а армия оказалась неэффективной: «Когда наступил час испытания, вся блестящая фантасмагория этого величественного царствования рассеялась как дым. В самом начале Восточной войны армия – эта армия, столь хорошо дисциплинированная с внешней стороны, – оказалась без хорошего вооружения, без амуниции, разграбленная лихоимством и взяточничеством начальников, возглавляемая генералами без инициативы и без знаний; оставалось только мужество и преданность её солдат, которые сумели умирать, не отступая там, где не могли победить вследствие недостатка средств обороны и наступления. Финансы оказались истощёнными, пути сообщения через огромную империю непроездными, и при проведении каждого нового мероприятия власть наталкивалась на трудности, создаваемые злоупотреблениями и хищениями. Укрепления совершенно негодны, наши солдаты не имеют ни вооружения, ни боевых припасов; продовольствия не хватает. Какие бы чудеса храбрости ни оказывали наши несчастные войска, они будут раздавлены простым превосходством материальных средств наших врагов. Вот 30 лет, как Россия играет в солдатики, проводит время в военных упражнениях и в парадах, забавляется смотрами, восхищается маневрами. А в минуту опасности она оказывается захваченной врасплох и беззащитной. В головах этих генералов, столь элегантных на парадах, не оказалось ни военных познаний, ни способности к соображению. Солдаты, несмотря на свою храбрость и самоотверженность, не могут защищаться за неимением оружия и часто за неимением пищи» (А.Ф. Тютчева).
Наступила эпоха, когда власть, не опирающаяся на национальное большинство и отчуждённая от образованных слоёв, не может восполнять своё могущество и стремительно дряхлеет. Этого верховная власть не могла понять, и только военная катастрофа вынудила в следующем царствовании развернуться к реформам. Общество критически оценивало николаевское царствование как режим косности и всевластия. Но и элита страны не представляла себе, насколько слабым и недееспособным оказывается режим бюрократического абсолютизма. «В публике один общий крик негодования против правительства, ибо никто не ожидал того, что случилось. Все так привыкли беспрекословно верить в могущество, в силу, в непобедимость России. Говорили себе, что, если существующий строй несколько тягостен и удушлив дома, он, по крайней мере, обеспечивает за нами во внешних отношениях и по отношению к Европе престиж могущества и бесспорного политического и военного превосходства. Достаточно было дуновения событий, чтобы рушилась вся эта иллюзорная постройка» (А.Ф. Тютчева).
Верховная власть, формирующаяся вне традиционного православного русского миросозерцания, лишена исторической памяти и национального самосознания, поэтому её видение реальности иллюзорно, а действия – утопичны. «В политике наша дипломатия проявила лишь беспечность, слабость, нерешительность и неспособность и показала, что ею утрачена нить всех исторических традиций России; вместо того чтобы быть представительницей и защитницей собственной страны, она малодушно пошла на буксире мнимых интересов Европы» (А.Ф. Тютчева). Имеются в виду, среди прочего, и высокомерно-утопичные попытки Николая I дирижировать европейскими делами, в частности помогая Австро-Венгерской монархии подавить венгерское восстание. (Недальновидная политика русского императора усиливала будущего коварного врага России.) «Но дело оказалось ещё хуже, когда наступил момент испытания нашей военной мощи. Увидели тогда, что вахтпарады не создают солдат и что мелочи, на которые мы потеряли тридцать лет, привели только к тому, что умы оказались неспособными к разрешению серьёзных стратегических вопросов» (А.Ф. Тютчева).
Царствование сильного и достойного во всех отношениях человека обнажило, насколько искажена национальная государственная традиция. «В короткий срок полутора лет несчастный император увидел, как под ним рушились подмостки того иллюзорного величия, на которые он воображал, что поднял Россию… И, тем не менее, именно среди кризиса последней катастрофы блестяще выявилось истинное величие этого человека. Он ошибался, но ошибался честно, и, когда был вынужден признать свою ошибку и пагубные последствия её для России, которую он любил выше всего, его сердце разбилось, и он умер. Он умер не потому, что не хотел пережить унижения собственного честолюбия, а потому, что не мог пережить унижения России. Он пал первой и самой выдающейся жертвой осады Севастополя, поражённый в сердце, как невидимой пулей, величайшей скорбью при виде всей этой крови, так мужественно, так свято и так бесполезно пролитой» (А.Ф. Тютчева).
Реакцией общества на бюрократическое засилье было очарование западными «свободами», что в свою очередь провоцировало борьбу с западными влияниями обскурантистскими методами. Так создавалась благоприятная атмосфера для заражения всякого рода «измами». Здоровые общественные силы лишились возможности влиять на общественно-политический процесс. Славянофилы были обруганы и вытеснены из официальной жизни, в результате почвеннические идеи развивались искажённо, принимая уродливые формы. Власть подталкивала общество к радикализации. Многие течения мысли, в свободной атмосфере безболезненно преодолевающие инфантильные крайности, принуждены были скатиться к экстремизму.
Борьба власти с вредными идейными увлечениями принимала идеологизированные формы, что не давало возможности опереться на органичные общественные силы и принимать адекватные решения. Духовную болезнь власти осознавали те, кто был вытеснен из общественной жизни: «Правительство не может, при своей неограниченности, добиться правды и честности – без свободы общественного мнения это невозможно. Все лгут друг другу, видят это и продолжают лгать… Всё зло происходит главным образом от угнетательной системы нашего правительства, угнетательной относительно свободы мнения, свободы нравственной», – писал Александру II К.С. Аксаков.
Тем не менее и вопреки господствующим тенденциям «под покровом сурового николаевского царствования накоплялась потребность решающих реформ, и силы к ним, и люди к ним, и, поразительно: просвещённых высоких государственных сановников свежие проекты коснулись даже действеннее, чем нечиновных членов образованного общества» (А.И. Солженицын).
В царствование Александра II (1855–1881 годы) власть частично освободилась от влияния идейных предрассудков.
В общественно-политической жизни страны наступила «оттепель», впервые появились официальная общественная жизнь и влиятельное общественное мнение – среда, где можно было вырастить противоидеологическую вакцину. Менялась общественная атмосфера; И.В. Киреевский писал, что в связи с Крымской войной в стране выявилось «общее для всех мыслящих людей искание особого православного начала для просвещения, не сознаваемого, по большей части, но чувтвемого каким-то неясны чутьём». При самодержце-патриоте удалось ориентировать на общественно-политическое созидание большую часть общества. Лучшие люди России были привлечены императором к проведению реформ. Александр II зимой 1856–1857 годов неоднократно обращался перед принятием решения о создании Секретного комитета по крестьянскому вопросу к записке Ю.Ф. Самарина «О крепостном состоянии и о переходе из него к гражданской свободе». Общественный подъём объединил в деле реформ славянофилов и западником государственников – К.Д. Кавелина, Б.Н. Чичерина, С.М. Соловьева.
Как сказал сам царь в 1856 году: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться, пока оно само собою начнет отменяться снизу». Крепостное право в «варварской» России было отменено по высочайшему повелению на четыре года раньше, чем в «демократических» США – после кровавой Гражданской войны. К моменту отмены крепостного права доля крепостных и дворовых в России составляла менее тридцати процентов, уменьшившись за полстолетия почти вдвое, – в стране шёл процесс естественного изживания крепостничества. Благотворные изменения распространились на основные сферы жизни: земское и городское самоуправление, судебная реформа, реорганизация армии и вооружений, реформа образования. Медленно, со скрипом российский государственный корабль выходил в новое историческое плавание. Но в атмосфере общественного потворства нигилизму и радикализму революционеры насильственно прервали путь, на котором Россия могла бы избежать катастрофы. Реформы подрывали социальную базу революции, поэтому были неприемлемы для экстремистского сообщества. Император Александр II был убит в тот день, когда подписал проект реформ Лорис-Меликова, утвердил создание преобразовательных комиссий с участием земств, что вело Россию к представительному строю, конституционной монархии.
Новая власть ответила на разгул террора отказом от реформ, что и было целью радикалов. В ночь после убийства отца император Александр III (1881-1894 годы) отменил намеченную на утро публикацию в «Правительственном вестнике» манифеста Александра II о преобразовании Государственного совета, ограничивающего самодержавие введением народного представительства. Царь наложил на проект Лорис-Меликова резолюцию: «Слава Богу, этот преступный и спешный шаг к конституции не был сделан». В своём манифесте Александр III утверждал незыблемость самодержавной власти и исключительную ответственность самодержца перед Богом. «Русская империя вернулась, таким образом, на старые традиционные пути, на которых она когда-то нашла славу и благоденствие, но которые 35 лет спустя привели Россию к гибели, а Николая II – к мученическому венцу» (М. Палеолог). Идейной одержимости не избежали и крупные государственные деятели. Обер-прокурор Святейшего синода К.П. Победоносцев обличал перед новым императором великие реформы, которые, по его мнению, привели к беспорядкам и вызвали террор. Он призывал подморозить Россию. На террор революционной интеллигенции власть ответила идейным догматизмом и государственным закостенением. Государственная идеология эпохи Александра III – официальное славянофильствование – была направлена на оправдание духовной реакции и консервации. «За бомбистов получило всё русское общество реакцию 80-х годов, обратный толчок в досевастопольское время. Охранные отделения только тогда и были созданы, в ответ. (Да, впрочем, чего они стоили-то, по-нашему?)» (А.И. Солженицын). Земские реформы были оборваны и во многом повернуты вспять. «Александр III, предполагая во всякой общественной самодеятельности зародыши революции, тормозя большинство начинаний своего худо возблагодарённого отца, остановил и исказил развитие земства: ужесточил административный надзор за ним и сузил ведение его; вместо постепенного уравнения в нём сословий, напротив, выразил резче сословную группировку; ещё позволил дворянству, просвещённостью своей отворотившемуся от самодержавия, и оставил в униженном положении, даже с телесными наказаниями, – крестьянство, которое одно только и быть могло естественной опорой монархии» (А.И. Солженицын).
Жёсткими мерами удалось обуздать терроризм, носители идейного безумия были загнаны в подполье, тем не менее при отсутствии государственной идеи и национального вдохновения в обществе сохранялась питательная среда для радикальных идеологий. Страна богатела во многом за счёт возможностей, созданных в предыдущем царствовании. Развивалась промышленность, в 1891 году началось строительство Великого cибирского пути. Прагматически умеренная, но лишённая стратегического видения политика Александра III обеспечила России мирные годы, но первая же война в следующем царствовании показала неготовность страны, неспособность правящего слоя осознавать и отстаивать геополитические интересы России в меняющемся мире. Ибо главная задача верховной власти – помимо решения текущих проблем – оздоровление, усиление организма нации в преддверии грядущих испытаний. «Государство отказалось от основной своей функции, развивающей и воспитательной, и стало просто закручивать гайки и давить общественную инициативу, которая к концу XIX века как раз начала созревать: появилось относительно независимое общественное мнение, было уже довольно много образованных людей, количество студентов росло колоссальными темпами. Успела развиться вполне зрелая печать. Да, этих людей было всего три процента населения, но на них уже можно было опираться. Государство же предпочло их давить… Вся политика Александра III свелась, по сути, к попытке задавить общество, вместо того чтобы с ним договориться» (Ф.А. Гайда).
Вновь, как и в эпоху Николая I, проявилось, что жизнь нации невозможно подморозить, как непосильно остановить ход истории. «Если вовремя не давать разумные свободы, то они сами себе пробьют пути. Россия представляет страну, в которой все реформы по установлению разумной свободы и гражданственности запоздали и все болезненные явления происходят от этой коренной причины» (С.Ю. Витте). При отказе отвечать на исторические вызовы преобладает историческая косность, что ведёт к накоплению исторического фатума и рока, создаёт благоприятные условия для хаотических и инфернальных исторических сил, но, главное, закрепощает развитие положительных начал – самодеятельность общества и творчество человека. Вновь страна упустила историческую возможность для насущных реформ. В результате неразрешённые проблемы становятся неразрешимыми. После мирного царствования Александра III последовали катастрофы начала XX века.
Власть, которая стремится подморозить живой национальный организм, не выполняет своей исторической миссии. Ибо самосохранение национального организма требует адаптации к изменчивому миру, адекватного ответа на вызовы эпохи. Назначение власти в том и состоит, чтобы вновь и вновь возрождать систему исторической адаптации, которая позволяет самосохраняться – развиваясь, обретать современные технологии и ресурсы для защиты национальной самобытности и идентичности, приобретать иммунитет в борьбе с враждебными силами, то есть усиливать здоровье нации, которое является основой внешней мощи. Этого сделано не было, поэтому в следующем царствовании «взорвались» те проблемы, которые не разрешались, а усугублялись в предыдущем. По форме праведная власть оказывается виновной в накоплении и прорыве исторического зла. Итогом застоя при Николае I было постыдное поражение в Крымской войне, итогом застоя при Александре III – позорное поражение в Русско-японской войне. Но ни у верховной власти, ни у общества уже не было духовных ресурсов для спасительной мобилизации национальных сил в роковых испытаниях.
Император Николай II (1894-1917 годы) не смог перенять лучшее у отца – стремление обеспечить России мирное развитие – и бросил Россию в две никчемные и гибельные войны. В начале царствования Николай II декларировал основу своего курса: «Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начало самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный, покойный родитель». Самодержавие он пытался удержать всеми силами, не смягчал давление даже тогда, когда страна созрела для реформ, но терял контроль и шёл на необдуманные уступки под революционным напором. «Министр внутренних дел Сипягин, который натужно крепил приказный строй, как он понимал пользу своего Государя и страны, был убит террористами в апреле 1902 – и затем ещё два года ту же линию вёл умно-властный Плеве, пока не был убит и он под растущее ликование общества. Вился между ними макиавеллистый Витте, слишком хитрый министр для этой страны: всё понимая, он ничем не хотел рискнуть или пособить… Всё тою же цепенеющей, неподвижной идеей – как задержать развитие, как оставить жизнь прежнею, переходила российская власть в новый ХХ век, теряя уважение общества, возмущая бессмыслицей порядка управления и ненаказуемым произволом тупеющих местных властей. Расширение земских прав было останавливаемо. Студенческие волнения 1899-го и 1901-го резко рассорили власть и общество: в буйных протестах молодежи либералы любили самих себя, не устоявших так в своё время. Убийство министра просвещения студентом (в 1901-м) стало для общества символом справедливости, отдача мятежных студентов в солдаты – символом тирании. 1902-й ещё более обострил разлад между властью и обществом, студенческое движение бушевало уже на площадях, а напористый Плеве при извивах Витте отнимал у земства даже коренные земские вопросы – даже к “совещаниям о нуждах сельскохозяйственной промышленности” не хотел допустить земских собраний… Самодержавие так и обещало: оно не поступится ничем! Оно не прислушается и к самым доброжелательным подданным! Ибо только Оно одно (без народного Собора, с приближёнными бюрократами, обсевшими лестницу взаимных привилегий) ведает подлинные нужды России» (А.И. Солженицын).
В последнее царствование верховная власть не была способна возвыситься до понимания рокового значения надвигающихся событий. Высоконравственный и кроткий Николай II как император не соответствовал грозным историческим вызовам: «В роковые годы – и такой бессильный над своей страной, такой не достигающий пределов мысли, и ещё безвольный? И ещё безъязыкий, и ещё бездейственный, – догадывался ли он сам обо всём этом?.. Не отдавал себе отчёта в серьёзности положения. Монарх – как будто не этой страны, не этой планеты. Он находил излишним всякое обновление внутренней политики и не хотел себя связывать никакой программой» (А.И. Солженицын).
От власти зависит многое в судьбе народов, тем более от власти самодержавной. Верховная власть в России в течение столетия оказалась неспособной эффективно бороться с революционным брожением в обществе. За исключением царя-реформатора Александра II власть либо замораживала реформы, либо шла на судорожные запоздалые уступки. «Быть может, главная причина, по которой рушатся государственные системы, – психологическая: круги, привыкшие к власти, не успевают – потому что не хотят – уследить и поспеть за изменениями нового времени: начать благоразумные уступки ещё при большом перевесе сил у себя, в самой выгодной позиции. Мудр тот, кто уступает, стоя при оружии, а не опрокинутый навзничь. Начать уступать – беспрекословность авторитета, власть, титулы, капиталы, земли, бесперебойное избрание, когда все эти твои права ещё облиты щедрым солнцем, и ничто не предвещает грозу! – это ведь трудно для человеческой натуры. В России такие благоразумные изменения уже начинались при Александре I, но непредусмотрительно были отвергнуты и покинуты: победа над Наполеоном затмила умы александровским мужам, и то лучшее, благоденственное время реформ – сразу после Отечественной войны – было упущено. Восстание декабристов рвануло Россию в сторону, победитель его Николай I плохо понял свою победу (побед и не понимают обычно, поражения учат беспощадно). Он вывел, что победа есть ему знак надолго остановить движенья, и только в конце царствования готовил их. Александр II уже и спешил с реформами, но стране не пришлось выйти из колдобин на ровное место. Террористы – своим ли стадным инстинктом или каким-то дьявольским внушением – поняли, что именно теперь их последнее время стрелять, что только выстрелами и бомбами можно прервать реформы и возвратиться к революции. Им это удалось и даже дальше, чем задумано: они и Александра III, по широте характера способного уступать, по любви к России не упустившего бы верных её путей, – и Александра III загнали в отъединение и в упор. И снова упускалось время. Николай II, внезапно застигнутый короной, и по молодости, и по характеру особенно был не подготовлен к самым бурным годам России. Девятьсот Первый, Второй и Третий проносились мимо него мигающими багровыми маяками, – он со всем своим окружением не понял их знаков, он полагал, что неизменно послушная Россия непременно управляется волею того, кто занял русский трон, – и так легкомысленно понесся на японские скалы. Испытания, выпавшие ему в те годы, были по силам разве такому, как Пётр, а больше, может быть, никому в династии. Тогда в потерянности он заслонился Манифестом» (А.И. Солженицын).
В лице Петра Аркадьевича Столыпина к российской власти кратковременно вернулось государственное здравомыслие. Он чётко видит источник и формы зла: «Для всех теперь стало очевидным, что разрушительное движение, созданное крайними левыми партиями, превратилось в открытое разбойничество и выдвинуло вперёд все противообщественные преступные элементы, разоряя честных тружеников и развращая молодое поколение». Столыпин понимает ответственность власти в решающий момент истории: «Бунт погашается силою, а не уступками… Чтоб осуществить мысль – нужна воля. Только то правительство имеет право на существование, которое обладает зрелой государственной мыслью и твёрдой государственной волей». Он сознаёт, что основная задача – преодолеть отрыв правящего слоя от исконно русской традиции, что необходимо «восстановление порядка и прочного правового уклада, соответствующего русскому народному самосознанию». Он предупреждает: «Народы иногда забывают о своих национальных задачах, но такие народы гибнут». И, наконец, Столыпин уповает: «Мы строим леса для строительства, противники указывают на них как на безобразное здание и яростно рубят их основание. И леса эти неминуемо рухнут и, может быть, задавят нас под своими развалинами, – но пусть, пусть это случится тогда, когда уже будет выступать в главных очертаниях здание обновлённой свободной России».
В атмосфере разнузданной травли Столыпина со всех сторон Николай II отдаляется от собственного премьер-министра. Обречённый на непонимание и одиночество, последний здравомыслящий и волевой человек у власти, не запуганный всеобщим беснованием («не запугаете»), после девяти покушений – убит. Николай II мог реагировать на всё с кротостью монаха, тогда как ситуация требовала государственной воли монарха. После Столыпина в окружении царя не оказалось никого, кто был бы пригоден для решения задач государственного масштаба в трагические для страны годы. Это было результатом духовного повреждения общества, которое оказалось неспособным воспитывать деятельную, ответственную, религиозно и нравственно цельную элиту.
Немногие в противовес всеобщему улюлюканью были способны трезво поддержать государственные устои России: «Да, русская печать и общество, не стой у них поперек горла “правительство”, разорвали бы на клочки Россию и роздали бы эти клоки соседям даже и не за деньги, а просто за “рюмочку” похвалы. И вот отчего без нерешимости и колебания нужно прямо становиться на сторону “бездарного правительства”, которое всё-таки одно только всё охраняет и оберегает. Которое ещё одно только не подло и не пропито в России» (В.В. Розанов).
Правящий слой был либо запуган разгулом радикальных настроений, либо обезволен гипнозом революционных догм. В среде государственной бюрократии с середины XIX века были модны заигрывания с левыми кругами. Общественное мнение в России, по выражению Лескова, – это «либеральная жандармерия, пожестче правительственной… клеветнический террор в либеральном вкусе». Репутация правого в глазах общественного мнения постыдна, каждый общественно-политический деятель чувствовал себя как бы обязанным отчётом за «чистоту» понятий перед диктующим взглядом слева, ибо носителями идеалов социальной справедливости считались только левые.
Это влияло на образ мыслей и действия правительственной бюрократии, которая либо поддавалась всеобщему крену влево, либо откатывалась к крайне правым позициям. Защитная реакция государства и Церкви сводилась к попыткам законсервировать жизнь, вновь подморозить Россию, чтобы предотвратить внедрение чуждых и душевредных идей. Утопические попытки не могли быть целительными.
Нельзя сказать, что альтернативой «левой» лжи была «правая» истина. В обществе почти не осталось сфер, не зараженных нарастающим безумствованием. Экстремистские лозунги разного толка способствовали разжиганию страстей, но это не была борьба истины с ложью. Всеобщая гонка за миражами могла кончиться только тем, чем закончилась: войной всех против всех (то есть войной гражданской). Всё шло к роковому концу, который предощущал Достоевский: «Европейская революция начнётся в России, ибо нет у нас для неё надёжного отпора ни в управлении (правительстве), ни в обществе». Наибольшую историческую вину за русскую катастрофу несёт русская интеллигенция. «Честно и мужественно она должна сказать себе, что революционное крушение русского государства есть, прежде всего, её собственное крушение: это она вела, и она привела Россию к революции. Одни вели сознательною волею, агитацией и пропагандой, искушениями и экспроприациями. Другие вели проповедью непротивленчества, опрощения, сентиментальности и равенства. Третьи – безыдейною и мертвящею реакционностью, умением интриговать и давить и неумением воспитывать, нежеланием духовно вскармливать, неспособностью зажигать свободные сердца… Одни разносили и вливали яд революции; другие готовили для него умы; третьи не умели (или не хотели) – растить и укреплять духовную сопротивляемость в народе» (И.А. Ильин).
В основе своей кризис власти в России тоже был кризисом духовным. Хотя российская власть только и делала, что боролась с революцией, она не смогла обрести опору в обществе. Существующую опору она неуклонно теряла. И действия властей, и бездействие в решительный момент во многом способствовали духовному заболеванию общества, ослабляя Россию перед нашествием современных духов зла. Российский государственный дом строился веками, трудно и медленно. К XX веку было многое достигнуто, с начала века Россия превращается в ведущую мировую державу. Но оторванная от национальной почвы интеллигенция оболгала русскую историю и жизнь, ибо не хотела видеть достижения России. Действия по искажённым представлениям подрывали созидание и разрушали духовный фундамент страны. В 1917 году победили самые радикальные силы, взращённые образованным обществом в предшествующее столетие.
Идеологические мании разлагали сознание всех слоёв общества: культурные сословия становились индифферентными по отношению к священным жизненным началам, а «орден» интеллигенции воинствующе враждебен Православию и российской государственности. Но жизнь народа ещё покоилась на христианском мироощущении, русская культура была ещё пропитана Православием, несла в себе многие его возвышенные идеалы. Духовное сопротивление внедрению идеомании заставляло её носителей сосредоточиться на решающем направлении – на разрушении традиционной российской государственности, для чего необходимо захватить государственную власть. Двадцатый век и открывает эпоху политических революций, идейно подготовленных веком предшествующим.
Виктор Аксючиц, философ, член Политсовета партии "РОДИНА"
